Стихотворение, за которое Маяковскому можно дать нобелевскую премию мира
Владимир Маяковский фигура в русской литературе неоднозначная. Его либо любят, либо ненавидят. Основой ненависти обычно служит поздняя лирика поэта, где он воспевал советскую власть и пропагандировал социализм. Но со стороны обывателя, не жившего в ту эпоху и потока времени, который бесследно унёс многие свидетельства того времени, рассуждать легко.
Маяковский мог бы не принять советскую власть и эмигрировать, как это сделали многие его коллеги, но он остался в России до конца. Конец поэта печальный, но он оставался верен своим принципам, хотя в последние годы даже у него проскальзывают нотки недовольства положением вещей.
То, что начнет твориться в советской России после 30-х годов, поэт уже не увидит.
Стихотворение «Хорошее отношение к лошадям» было написано в 1918 году. Это время, когда ещё молодой Маяковский с восторгом принимает происходящие в стране перемены и без капли сожаления прощается со своей богемной жизнью, которую вёл ещё несколько лет назад.
А Маяковский всю жизнь презирал мещанство и угодничество и очень хорошо подмечал тонкости своего времени.
О самой поэзии он выскажется так:
Поэзия — вся! — езда в незнаемое.
Поэзия — та же добыча радия.
В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради
тысячи тонн словесной руды.
В стихотворении (оно будет ниже) поэт напрямую обращается к животному. Но это обращение служит неким метафорическим мостом, который должен только усилить накал, происходящий в стихе и показать обычному обывателю всю нелепость и жестокость ситуации. Случаи жестокого обращения с лошадьми были часты в это время. Животных мучали до последнего, пока те действительно не падали замертво прямо на дорогах и площадях. И никто этого не пресекал. Это считалось нормой.
Будь ты хоть человек, а хоть лошадка, которая отдаёт всю себя ради общей цели. Пусть поэт и обращается к лошади, но главную свою мысль он хочет довести до людей, которые стали слишком чёрствыми и жестокими.
Хорошее отношение к лошадям
Били копыта,
Пели будто:
— Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала!
— Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные…
Подошел и вижу —
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти…
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Может быть,
— старая —
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось —
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
Нежный снег хрустит под ногами как кости врагов моих что это
«Нежный снег хрустит под ногами как кости врагов моих» или как превратить свои волосы в сугроб?
Надеюсь я не одна страдающая жирными корнями и сухими концами волос? Мою голову через день, чаще мыть просто жалко волосы, даже в дорогие шампуни кладут не самые полезные ингредиенты, а мои волосы итак пересушены на концах, да и лень матушка тоже присутствует. С удовольствием мыла бы реже, но никак не могу справится с сальностью своих корней.
В итоге пришла к выводу что 1 в 2 дня вполне достаточно для мытья головы.
Но иногда бывают такие ленивые моменты, например в выходные, когда вроде не собираешься никуда идти, а вдруг резко надо и на мытье головы совершенно нет времени, для таких «опоздашек» как я и придумали сухой шампунь. Примерно год назад я покупала себе сухой шампунь, но какой-то дешевой и неизвестной марки, он пах конечно не очень, но быстро выветривался и справлялся со своей задачей. Вскоре когда он кончился, я больше на подобные вещи в масс-маркетах не попадала и в критические моменты опять прибегала к косам-колосок, пучки и прочие «прически» маскирующие не свежую голову.
И тут я натыкаюсь на такой шампунь как Batiste. Конечно же в интернете.
Линейка шампуней широкая, разные ароматы, для блондинок, брюнеток и т.д., но я выбрала объем XXL мне ж нужно по объемней, по шикарней Почему-то именно этот шампунь самый дорогой из всей линейки. (Тогда мне казалось, если дороже, значит самый лучший)
Стоимость баллона 200мл.— 819р. на [ссылка], 640р. на [ссылка], 588р. на [ссылка], 640р. на [ссылка]
Чем обусловлен такой размах в ценах мне непонятно.
Так же есть объем 50мл., стоит он в половину дешевле, хотя меньше в 4 раза.
Произведен в Англии.
Состав разбирать не вижу смысла, я далеко в этих вещах не спец.
Выглядит баллон как лак для волос. Запах тоже напоминает лак для волос. Высота 22 см. Можно в и сумку положить.
Принцип действия: распылить на корни волос, примерно в 30см. от головы.
Сразу после распыления на волосах остается «снег» который нужно в массировать в кожу головы.
Снег этот похож на ароматизированный тальк, проще говоря присыпка для попок младенцев.
Какой я получила эффект:
- Волосы действительно стали визуально более чистыми, голова приобрела свежий вид.
На этом как бы и все. Далее идут минусы
Прости, Batiste, наша встреча была ошибкой!
Снег хрустел под ногами
Теперь он не таскает брус, но так же силен и крепок. Долго в квартире не сидит, все в подвале чаще бывает — у него там мастерская своя, он там деревяшки стругает и всякую мебель делает. Подвал — страшное место: там все время темно, под ногами трубы и тряпки, что во тьме хватают за ноги, мыши бегают и коты, они нестрашные, но в темноте их не видно, только слышно, и все это вместе нагоняет неведомый страх. Еще все время кажется, что кто-то смотрит, словно наблюдает за тобой или вовсе стоит за спиной и сейчас схватит. Дедова мастерская находится в глубине, и надо много пройти по непонятному лабиринту, чтобы его найти. Я часто бегаю туда, чтобы позвать его обедать. Но мне просто интересно там с ним сидеть, смотреть, как из рубанка скручивается завитушками стружка. Как пахнет там сухим и сырым деревом, лаком, железом, мокрой землей. У него там тепло… Сидишь на табурете, смотришь, как он стругает или пилит, или колотит, а позади его тьма подвальная. Я его спрашиваю, как ему не страшно здесь?
— А чего бояться-то? Темноты? Да ну… Вон у меня лампочка горит. Да и когда работаешь, то и бояться некогда. Боятся лишь те, кто ничем не занят, вот они от безделья и скуки выдумывают себе всякое, а потом боятся. А я все время занят, иду сюда, думаю, как бы ловчее шкаф сделать, где бы мне доску найти, как лучше закрасить. Уууу. Когда мне о страшном думать?
Чаще я молчу, и дед работает молча. В этом есть особое таинство, словно магия рабочего ремесла. Но иногда он сам мне рассказывает всякое.
— Вот ране жили мы в доме! Хорош был дом. На земле всяко лучше жить, всегда работа есть. Выйдешь во двор — там поколотить, тут размести, а если живность какая — уууу. Можно и домой не заходить. А тут что?! И бабам работы нет. Подмела и все, приготовила обед и все. А мужику — и подавно, не будет же он бабскую работу делать! Вот и страдает, а от безделья русский человек дураком становится.
Я его все время хочу спросить, зачем они сюда переехали, но то боюсь, то забываю. Вот я хвостом и за дедом бегаю, когда время есть. И сейчас мы по лесу идем.
Его телогрейка расстегнута, а шапка ушанка сбита набекрень, он ступает тяжело, прокалывая пленку снега ногами, глубоко впиваясь в землю, а потом вырывает их обратно, вздымая волнами рыхлый снег. Я однажды видел огромный пароход, что разрезает реку пополам и разбрасывает волны от бортов, дед похож на пароход. Его лица не видно, так как он курит папиросу, и от него, словно от горячего ведра, идет пар.
Мы ни зачем не идем, просто гуляем там, где еще не было людей. Дед любит зимний лес, поэтому идет не спеша, носом вдыхая запах мороза и сосны. Иногда на снегу появляются чьи-то следы, и дед радостно, распаренно выдыхает, но медленно, не торопясь, словно меха на аккордеоне.
— Мыши… Вороны… А это собака… Зайца уж нет, когда я молодой был, заяц был. Тогда и лес стоял. А теперь что…
Я не понимал деда, для меня все было новым, и лес казался мне огромным, бесконечным и белоснежным, я никогда не видел такого чистого, белого цвета, что резал глаза. А деду лес казался словно маленьким и не вызывал у него такой радости, он будто тосковал по своему лесу, тому, которого нет.
Я не знал, что такое креозот, деляна и выкорчевывали. Но мне нравилось это длинное непонятное слово. Я знал, что черти — это такие черные люди со свиным пяточком, что живут под землей, строят всякие пакости и топят углем подземные печи, поэтому они черные. И мне казалось, что выкорчевывать — это ловить черта на удочку. И я шел, представлял, как дед кидает удочку в нору и ждет, когда уже можно будет выкорчевывать, от этого становилось еще веселее, и я бежал вперед от деда по белому снегу.
Шли мы долго, но я так и не увидел конца леса и не понял, чему дед был не рад. А дед, закурив новую папиросу, сказал.
— Ну, устал! Отдохнул? Пойдем обратно.
Обратно шлось скучнее и печальней, мы возвращались в маленькую душную комнату, я сразу вспомнил про школу и тот мир, из которого мы ушли с дедом пару часов назад. Лес был куда лучше и интересней. Мне было жарко, и я весь промок. Становилось тяжело идти, хотя я шел уже по протоптанной дорожке. Дед молчал, а я вспомнил про все.
— Дед? – спросил я, и тот махнул дым с глаз, посмотрев на меня, вернувшись откуда-то. – А почему мать уборщицей пошла? Она ведь институт закончила.
— Институуу-уу-уут, – протянул дед и задумался. – То-то, да… Закончила, – и, положив свою руку на мою шапку, он потрепал меня. – Мал ты еще.
— Я большой! Я же в школу хожу и читать уже умею! – «правда, по слогам и медленно», — закончил про себя я.
— Большо-ооой, – протянул дед. – Так, а что, пущай моет, это тоже нужно, что плохого? Бабье дело — полы мыть-та.
— Меня дразнят! – буркнул я, вспоминая.
— Как? – посмеиваясь, поинтересовался дед.
— Ленька-сын-поломойка, – ответил я, пиная снег.
— А ты что? – затягивая, говорил он.
— Дерусь! – гордо ответил я. – Вчера Мишку за волосы схватил, так он заревел, весь класс смеялся!
— О как, – задумчиво сказал дед, плавая в вонючем дыму. – И как Мишка-то? Обзывает?
— А ты еще бей, – хикнул дед, словно шутя. – Ты, Ленька, не обращай внимания, он и отстанет. Люди, они как? Если ты толкаешь, то они и лезут.
— Ага. Вон Федька Ишайлов молчит, делает вид, что не слышит, так его все ишаком и называют да еще и щиплют и бумаги кидают, а он сидит. Иногда заплачет, так его еще больше дразнят. Если я бить не буду, они меня еще больше дразнить будут. Что она не уйдет?
Дед молчал. А я злился.
— Вон, смотри, Лёнь. Видишь большую сосну? – Я посмотрел вперед, там за маленьким леском по центру поляны стояла большая сосна с огромными размашистыми ветвями. Я качнул головой. – Вот сможешь до нее тропку ровную протоптать, скажу, почему Надька пошла в школу полы мыть.
Я радостный побежал до сосны, а дед мне в спину подтрунивал:
– Только ровную! А то не скажу!
— Ооо. Ленька, ну и кривой же ты! Кто же такую тропинку-то ровную делает?
— Но там яма была, я ее перепрыгнул! – оправдался я.
— Потом оказался пень высокий, не стану же я через него лезть!
— А потом? – спрашивал все он.
— Потом маленький лесок, а сквозь него идти колко! Да и потом гора веток, а через нее не пройдешь.
— Вон-то оно как, Ленька! Вон-то оно как… Вот и жизнь, как тропка: то пень, то яма, то лесок, то гора, и никак не вытопчешь ровную тропку к счастью, все обходить надобно, то нагибаться, то прыгать. – А после замолчал, а я смотрел на свою кривую тропинку и старался понять, про какие ямы и кочки в жизни говорит дед, и так и не понял, про что он говорил. Но от чего-то стало легче, и что-то теплое запало в душу вместе со свежим воздухом. А после он взял меня за бока и закинул на плечо. – Ну что, домой! – И пошел разрезать снег, как пароход, а я, как капитан, указывал ему дорогу, ведь ему не видно в дыму и пару.