IX Международная студенческая научная конференция Студенческий научный форум — 2017
ПЕРЕВОДЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ В РОССИИ В XVIII ВЕКЕ
Так как того требовали тогдашние потребности государства, в начале XVIII века в России в первую очередь переводилась специальная литература, носившая утилитарный характер. Особенно востребованы были переводы в области математики, механики, гражданской архитектуры, военного дела, анатомии, ботаники и т.д. Необходимость таких переводов была прописана в указе царя от 23 января 1724 года. Также в указе предъявлялось требование к образованности переводчиков.
Зарубежные труды по истории, юриспруденции, политике и т.д. отбирались для перевода по принципу полезности. На долю художественных произведений приходился совсем небольшой процент от общего числа переводов.
Перевод произведений религиозного содержания в начале XVIII в. также занимал второстепенное положение, однако «и в петровскую эпоху продолжалась в определенной степени разработка проблем, связанных с библейскими переводами…» [1, с. 31]. Так, согласно царскому указу 1712 г., должна была начаться работа по изданию исправленного текста церковнославянской Библии, который необходимо было тщательно отредактировать в соответствии с Септуагинтой, её древним греческим переводом. Эта работа была завершена выходом из печати в двух изданиях (в 1751 и 1756) Елизаветинской Библии. Однако текст церковнославянского варианта Библии был малопонятен для простых людей, так как в обиходе использовался русский язык. Попытки перевода Библии на русский предпринимались ещё в допетровскую эпоху, и этот вопрос вновь оказался на повестке дня в начале XVIII столетия. Несмотря на отдельные попытки подобного перевода в XVIII в., Библия на русском языке появилась лишь в следующем столетии. Одну из попыток переложения Священного Писания на русский язык предпринял пастор Эрнст Глюк, взятый в плен русскими войсками в Лифляндии во время Северной войны и перевезённый затем в Москву. К сожалению, его версия перевода лютеранского варианта Библии на русский язык была утрачена.
Языковая ситуация в России, характеризовавшаяся софункционированием церковнославянского и русского языков, создавала перед переводчиками определённые трудности, связанные с выбором языка перевода. Церковнославянский постепенно утрачивал свои позиции в общественной жизни, уступая русскому место литературного языка. Налицо был процесс «оттеснения церковнославянского языка в достаточно узкую богослужебно-культовую сферу, внешним проявлением чего стало введение гражданского шрифта» [1, с. 33]. Новый шрифт имел упрощённые начертания букв алфавита и предназначался для печати светских изданий, в то время как старый полуустав продолжал применяться в богослужебной литературе. Церковнославянский язык остался языком Русской православной церкви. На нём продолжали проводиться богослужения, и на него переводилась духовная литература. Проблема выбора между «книжным» церковнославянским и использовавшимся в повседневной жизни русским оставалась актуальной на протяжении всей петровской эпохи.
Стоит отметить, что утилитарный подход к переводу обусловил некоторые из его особенностей.
Так, в XVIII в. достаточно широко были распространены переводы «из вторых» и даже «из третьих» рук, так как переводить с оригинала либо не было возможности, либо это попросту не считалось необходимым. То есть перевод на русский язык какого-либо текста мог осуществляться с другого перевода, который, в свою очередь, также был переводом и т.д. Например, трактат Дж. Локка о государстве был переведён не с латинского. Подобные переводы имели место и в художественной литературе. Так, перевод «Метаморфоз» Овидия был осуществлён с польского языка, а не с латинского. Ясно, что качество подобной работы было далеко не высоким. Позднее, в правление Екатерины II, были заново переведены на русский некоторые произведения античной литературы, но теперь перевод осуществлялся с оригиналов.
Другой особенностью перевода того времени является тот факт, что переводчики часто переводили оригинал не целиком, а лишь некоторую его часть, сокращая и реферируя исходный текст. Малозначимые или второстепенные части текста попросту не подвергались переводу. Именно так предписывал выполнять перевод сам Пётр I. Стилистические особенности оригинального текста могли быть никак не отражены в переводе, что часто имело место на практике. Данная особенность была характерной и для перевода произведений художественной литературы. Таким образом, в петровскую эпоху перевод был достаточно вольным и часто граничил с оригинальным творчеством. Несмотря на это, необходимо сказать, что переводчики уже того времени начали осознавать невозможность слишком сильного отступления от исходного текста.
Перевод в петровскую эпоху был ориентирован скорее на того, кому он предназначался. Это означает, что перевод должен был быть максимально ясным и понятным для читателя.
Однако переводная литература зачастую повествовала о малознакомых или совершенно незнакомых вещах, из-за чего переводчики испытывали огромные сложности с восприятием содержания того, что им предстояло перевести. Жалобы на «темноту» и «скрытность» исходного текста — особенно когда речь шла о сочинениях отвлеченного характера — являются своего рода «общими местами» в высказываниях переводчиков петровской эпохи [1, c. 33].
Но даже при хорошем понимании исходного текста возникали сложности с передачей на русский язык ранее отсутствовавших в нём научных понятий. Данная проблема оставалась актуальной на протяжении всего XVIII в., что способствовало развитию в России собственной терминологической системы. Проблема отсутствия научно-технических терминов могла решаться разными переводчиками по-разному. Во-первых, термины заимствовались из европейских языков. Этому пути следовали в своей переводческой деятельности А. Д. Кантемир и М. В. Ломоносов. Во-вторых, переводчики часто пытались отыскать в русском языке соответствовавшие по смыслу эквиваленты, иногда приписывая словам новые значения. В-третьих, имели место попытки ввести в употребление неологизмы. Так поступал в своей работе крупный переводчик того времени В. К. Тредиаковский. Однако даже при переводе одного и того же текста было практически невозможно придерживаться лишь одного из вышеперечисленных путей, так как это делало перевод малодоступным. Переводчикам того времени часто приходилось комбинировать разные способы перевода. В результате этого появлялось большое количество новых слов, многие из которых, однако, были очень неточными и плохо вписывались в существовавший словарный состав языка. Это обусловило невозможность их использования в дальнейшем и замену на более подходящие эквиваленты.
В то время как перевод научной и технической литературы продолжал развиваться и в послепетровский период, в царствование Елизаветы Петровны увеличилось количество переводных художественных произведений. Повествовательная проза, предназначенная для лёгкого чтения, приобретала всё большую популярность, что во многом обусловило возросшую потребность в переводчиках, а «само занятие переводом становилось всё более престижным» [1, c. 38].
В екатерининскую эпоху, когда потребность в переводах художественной литературы возросла ещё больше, переводческая деятельность приобрела организационные формы. Начало этому было положено ещё в 1735 году, когда по предложению В. К. Тредиаковского при Академии наук в Санкт-Петербурге появилась «Русская ассамблея», представлявшая собой первую в России профессиональную организацию переводчиков и предназначавшаяся для встречи академических переводчиков и обсуждения ими результатов своего труда. В правление же Екатерины II было учреждено «Собрание, старающееся о переводе иностранных книг на российский язык», которое явилось «одним из важнейших факторов в развитии отечественной переводной литературы» [1, c. 39]. Во многом благодаря покровительству императрицы, которая и сама была непосредственно причастна к переводу, во время её правления на русский язык были переведены наиболее важные произведения мировой литературы, начиная с античности и заканчивая эпохой Просвещения. За время работы Собрания, во главе которого стояли В. Г. Орлов, А. П. Шувалов и Г. В. Козицкий, переводу на русский язык подверглись сочинения Вольтера, Монтескьё и других французских философов, многие произведения античной и европейской художественной литературы, труды по истории, географии, математике, физике, естественно-научным дисциплинам и др. Несмотря на то, что из-за отсутствия переводчиков, знавших определённые языки, продолжали встречаться переводы из вторых и даже третьих рук, в екатерининскую эпоху нормой признавался перевод только с оригинального текста. После упразднения Собрания в 1783 году его дела перешли под ведение Российской академии, а в 1790 г. благодаря стараниям княгини Е. Р. Дашковой был создан Переводческий департамент при Академии наук.
Таким образом, несмотря на то, что в истории русского перевода XVIII век в некоторой степени был временем проб и ошибок, именно он внёс решающий вклад в развитие отечественного перевода, сделав его качественно другим. В этот период были созданы и введены в практику многие важные принципы перевода, которые используются и поныне. Этим была заложена прочная основа для развития переводческой деятельности в России в последующие столетия.
Список литературы
1. Нелюбин, Л. Л. История и теория перевода в России: Учебник [Текст] / Л. Л. Нелюбин, Г. Т. Хухуни. – М.: Издательство МГОУ, 2003. – 140 с.
Перевод в России XVIII-XIXвв.
Петровская эпоха. Если для всей Европы XVIII в. был веком классицизма и Просвещения, то для России он в первую очередь начался как эпоха Петра I. Петровская эпоха была переломным временем, когда прерывались многие прежние традиции и вводилось много нового.
Перемены в сфере перевода соответствовали переменам в жизни российского общества. «Прорубив окно в Европу» и получив возможность прямого контакта через Балтийское море с передовыми западноевропейскими странами, Россия быстро начала реорганизовываться по европейскому образцу. Усилилась и обросла многоступенчатой системой административных иерархий царская власть. И если раньше руководство процессом перевода шло в основном из монастырей, то теперь появился сильный конкурент — государство. Еосударствен- ное неодобрение засилью среди переводов текстов «божественного» содержания явственно звучит в указах Петра I. Полезными и важными объявляются переводы, несущие в Россию новые знания. Диапазон переводов светских нехудожественных текстов из различных областей знаний резко расширяется: военное дело, юриспруденция, i инженерное дело, кораблестроение, фортификация, архитектура, математика, астрономия, география. Переводы в начале XVIII в. в Рос-
сии составляют до 90% всех текстов на русском языке. Потребность в усвоении с максимальной полнотой познавательной информации текста и сам характер текстов (отсутствие вымысла, фигур стиля, индивидуальных авторских особенностей стиля) стихийно порождает новые принципы перевода, близкие к тем, которые двумя веками раньше провозгласил в Западной Европе Мартин Лютер.
Сам Петр I формулирует основы этого подхода: «. И не надлежит речь от речи хранить в переводе, но точию, сенс смысл вы^азумев, на своем языке уже так писат, как внятнее может быть. » .
Особая забота о переводах специальных текстов отразилась и в указе Петра от января 1724 г., который фактически устанавливал строгие рамки специализации переводов и переводческого труда: «. Никакой переводчик, не имея того художества, о коем переводит, пере- весть то не сможет». Под «художеством» в данном случае следует
понимать знание предмета — научного или технического *.
Петр полагал, что стиль переводов должен быть близок к стилю посольского приказа. С этим связана его критика присланного ему в 1717 г. перевода «Географии генеральской» Б. Варения, выполненного Ф. Поликарповым. Суть критических замечаний Петра сводится к тому, что, с одной стороны, переводить надо не подстрочно, а сообразно содержанию, а с другой стороны, не пользоваться в целях украшения русского текста высоким слогом, а следовать принятым канцелярским нормам: «не высоких слов словенских», а «посольского приказу употреблять слова» .
Но мода на все иностранное, которая сопровождала массированное усвоение новых знаний, приводила к обилию лексических заимствований из живых европейских языков (прежде всего — из французского), в основном путем транскрипции или транслитерации. Часто это были слова, уже существующие в русском языке, такие как «сенс» в процитированном петровском указе. Избыток ино-
Указ Зотову об избегании в будущем ошибок, 1709 // Законодательные акты Петра Первого. — М; Л., 1945. — С. 53.
Семенец О. Е., Панасъее А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв.).
См.: Пекарский П. Н. Наука и литература в России при Петре Великом: В 2 ч. — СПб., 1862. — С. 243. Семенец О. Е., Панасъее А. П. История перевода (Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв.). — С. 178.
странных слов в угоду моде на Иностранное звучание затруднял понимание содержания переводного текста.
Следил Петр и за переводами художественной литературы, в основном не вникая в качество перевода, а стараясь способствовать их изданию в России. В 1709 г. он велел И. А. Мусину-Пушкину исправить и издать текст переводов басен Эзопа, выполненный в конце XVII в. Ильей Копиевским.
Стремление обеспечить регулярность культурных контактов через перевод проявилось и в указе о создании Академии в России, который Петр I издает за год до своей смерти, в 1724 г.: «Учинить Академию, в которой бы учились языкам, также прочим наукам и знатным художествам, и переводили бы книги» .
I В 1735 г. при Академии создается «Российское собрание» — фактически первая профессиональная организация переводчиков в России, которая просуществовала до 1743 г. В Указе президента Академии говорилось: «Переводчикам сходиться в Академию дважды В неделю. снося и прочитывая все, кто что перевел, и иметь тщание в исправлении русского языка случающихся переводов». Члены «Собрания» действительно не только переводили, но и обсуждали и рецензировали переводы. Один из них, А. Адодуров, выдвигал следующие критерии оценки переводов: перевод должен полностью совпадать с оригиналом; быть изложен четко и без грамматических ошибок; не нарушать языковых норм.
Велась и индивидуальная работа по подготовке переводчиков: известно, например, что в 1750-е гг. М. В. Ломоносов индивидуально занимался переводом с Н. Поповским.
Постепенно меняется и порядок оплаты за переводческий труд: если первоначально преобладали разовые вознаграждения, то со временем их сменяет договорная оплата за печатный лист.
Перед русскими переводчиками XVIII в. встала задача создания терминологии самых разных областей знаний, и вместе с тем — задача донести до читателя содержание специального текста в доступной форме. Осознавая свою миссию, переводчики того времени видели в ней «служение истине» и «служение отечеству» .
Постепенно формируется и осознание переводчиками этики своей профессии; оно звучит, например, в начале XVIII в. в высказыва-
Семенец О. Е., Панаев А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточная
Европа XV-XVIII вв.). — С. 178.
Симон Кохановский в 1721 г. в предисловии к своему переводу книги Юста Лип- сея «Увещания и приклады политические с нидерландского языка, в частности, пишет: «Я в переводе сем не порабощен был упомянуть автора штилю, но едино служил истине». — Цит. по: Семенец О. Е., Панасъева А. П. История перевода (Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв.). — С. 184.
А. Ф. Хрущев в 1719 г. в предисловии к переводу «Утешения духовного» Фомы Кем- пийского говорит, что роль его как переводчика — служение отечеству (там же. — С. 187).
нии Феофана Прокоповича: «Не было бы то переводити, но свое нечто писати», где отражена мысль об ответственности переводчика за сохранение исходного текста .
Говоря о дипазоне переводимых в это время текстов, нельзя обойти Библию — текст, сыгравший, как известно, ключевую роль в европейской Реформации и переходе от пословного перевода к нормативно-содержательному. Однако в России, несмотря на указ Петра I, изданный в 1712 г., о необходимости создания нового перевода, Библия на протяжении XVIII в. переводилась лишь однажды (!). Попытка была сделана в 1718 г., когда пастор Эрнест Глюк перевел Священное Писание на русский язык; однако перевод был утрачен во время русско-шведской войны. По поручению Петра I Глюк в Москве заново начал работу над переводом, но, не завершив ее, умер в 1765 г. Больше переводов на русский язык не делалось. Правда, в 1751 г. было выпущено новое, исправленное издание Библии на церковно-славянском. Среди причин столь незначительного интереса к писанию Семенец и Панасьев называют отсутствие специалистов и боязнь церкви потерять монополию на интерпретацию Писания. Но сам факт отхода на периферию общественных интересов этого некогда столь важного для Руси текста вполне согласовывался с «секулярным сдвигом», который несла с собой Петровская эпоха. Светские ценности и светские интересы впервые в российском обществе выдвинулись на передний план.
Екатерининская эпоха. Вдлервые-хри десятилетия XVIII в. переводов художественных текстов очень мало (около 4% всей переводной литературы). Но затем их объем резко возрастает, потому что эпоха Просвещения, пришедшая на русскую почву, объявляет культурные интересы интернациональными. Русские просветители ставят перед собой задачу ознакомления общества с иностранными произведениями, стремятся усвоить чужой литературный опыт и обогатить тем самым родную литературу. Однако связь между текстами оригинала и перевода в XVIII в. довольно сложна. Во-первых, трудно провести границу между переводными и оригинальными произведениями. И каноны классицизма, и представления эпохи Просвещения рассматривают оригинал лишь как подспорье для создания совершенного текста. В первом случае — для достижения эстетического идеала, во втором — для просвещения общества. Во- вторых, между оригиналом и переводом часто существует язык-посредник, как правило французский. В этом двойном отражении текст перевода неизбежно многое терял. Анонимность публикаций, с которой мы часто сталкиваемся в XVIII в., — еще одно свидетельство
История русской переводной художественной литературы.— Т. 1.— СПб., 1995. — С . 90. Семенец О. Е., Панасъее А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв.). — Киев, 1991. — С. 241.
того, что в это время не существенна была установка на идентичность текстов. Перевод был подчинен общественно-культурным задачам. Вот почему каждый переводчик того времени снабжал свой \
перевод пространным предисловием; не случайно XVIII в. считает-
ся веком переводческих предисловии .
Отсутствие ощущения национальных границ текста, национальной специфики давало переводчикам возможность применять приемы адаптации. Так, переводчик Е. И. Костров, переводя в 1781 — 1788 гг. «Илиаду» Гомера, вводит такие культурные замены, как «сапоги», «сталь», «пуговицы»; переводчик Глебов русифицирует личные имена у Вольтера: Перро, Колен и Пиретта превращаются в Сидора, Карпа и Агафью. Сглаживаются также чересчур новаторские, непривычные тенденции стиля: в переводе известного романа И.-В. Гёте стилистика Бури и Натиска заменена на более традиционную, привычную. Нередки и сюжетные замены, вполне в духе классицистического перевода: например, в финале трагедии Шекспира «Ромео и Юлия» у переводчика Вас. Померанцева (перевод 1790 г.) враждующие семьи Монтекки и Капулетти примиряются.
Специфика переводческих задач отодвигает на задний план проблемы сохранения формы не только в сфере индивидуального стиля и литературного направления, но и в сфере жанра. Стихи переводятся зачастую прозой, проза — иногда стихами.
К середине XVIII в. количество переводов художественных произведений резко возрастает, и в общей массе текстов художественной литературы на русском языке переводы составляют сначала 9 8- 99%, затем к 60-м гг. этот процент несколько снижается, но на протяжении всего XVIII в. переводов постоянно больше, чем оригинальной литературы.
В 1758 г. при Академии открывается 2-я типография, задача которой — печатание переводной беллетристики. Именно на беллетристику приходится основной читательский успех. Издатель Новиков сетует, что хотя «наилучшие книги» напечатаны, «но их и десятую долю против романов не покупают» . В 50-70-х гг. появляются переводы на русский язык произведений Лессажа, Прево, Филдинга, Сервантеса, Мариво и др., что явилось катализатором зарождения русского романа, первыми авторами которого были Эмин, Чулков, Херасков. Переводная литература формирует литературные вкусы, обогащает язык русской прозы, развивает технику сюжетного построения. Особенно важно то, что наряду с традиционными произведениями античности все чаще и чаще переводятся современные, написанные в XVIII в.
Семенец О. Е., Панаев А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточная
Евразия XV-XVIII вв.) — С. 187.
«Страсти молодого Вертера», пер. Ф. Галченков, 1781 г.
Семенец О. Е., Панасъев А. Н. История перевода (Средневековая Азия, Восточная Европа XV-XVIII вв.). — Киев, 1991. — С . 83.
Особенно важен в то время был вклад, который внесли в развитие перевода крупные деятели русской культуры: Тредиаковский, Ломоносов, Кантемир. Переводы Василия Тредиаковского образовали своего рода рубеж, знаменующий переход к специфике XVIII в. в области перевода. Переведя в 1730 г. «Езду в остров любви» П. Тальмана, он обозначил и характерную тематику XVIII в., и новые средства:
; впервые для перевода художественного произведения применялся русский язык, а не старославянский. Это вполне сочеталось с укоренившимися уже к тому времени идеями Петра I: пользоваться при переводе научных и технических книг языком посольского приказа. .Таким образом, в XVIII в. происходит решительная смена средств |ПЯ (переводящего языка) в российской истории перевода. Переводить стали на формирующийся общегосударственный литературный шусский язык.
Тредиаковский явился и зачинателем силлабо-тонической системы стихосложения на русской почве, и создателем русского гекзаметра (по его стопам пойдет впоследствии Гнедич).
Заменяя старославянизмы русскими словами, Тредиаковский создал лексику, которая прочно вошла в русский язык: «бесполезность», «непорочность», «цельность», «лиховидность» и др.
Следуя в целом поэтике классицизма, Тредиаковский-переводчик не ограничивался ее рамками, доказывая необходимость стилистической дифференциации, если язык автора обладает индивидуальным своеобразием .
Переводческое творчество А. Д. Кантемира развивалось в том же русле. Языком перевода он также избрал русский, а не старославянский, вводя неологизмы («вещество», «любомудрие» и др.) и снабжая переводы обширнейшими комментариями. Просветительскую миссию перевода в России в это время иллюстрирует тот факт, что именно благодаря переводу Кантемиром в 1740 г. трактата Б. Фонте — неля «Разговор о множестве миров» россияне познакомились с системой Коперника.
С латыни, греческого, немецкого, французского, итальянского переводил М. В. Ломоносов. Между прочим, ему принадлежит одна из попыток перевода «Илиады» Гомера (песни 8, 9, 13 — александрийским стихом). Просветительство Ломоносова не ограничивалось, однако, обогащением русской литературы «полезными» книгами. Много времени он уделял также рецензированию чужих переводов.
Вплоть до 60-х гг. XVIII в. переводятся в основном произведения классицистических жанров (ода, трагедия), а также философские сочинения. Екатерининская эпоха, отмеченная переходом к просветительству, переносит акцент на художественную прозу. Екатерина II активно поддерживала переводческую деятельность и даже вместе
Подробнее о Тредиаковском см.: Дерюгин А. А. Тредиаковский-переводчик.— Саратов, 1985.
со своей свитой перевела в 1767 г. роман Мармонтеля «Велизарий». Переводческая деятельность становится модным и престижным делом, хотя и побочным, так как обеспечить свое существование переводом было сложно.
В 1768 г. Екатерина II учредила «Собрание старающихся о переводе иностранных книг на российский язык» и назначила 5 тысяч рублей на ежегодную оплату переводчиков. В репертуар переводов «Собрания» входили книги по точным и естественным наукам, философии, и в меньшей мере — художественная литература. «Кандид» Вольтера и «Путешествие Гулливера в страну лилипутов» Свифта были переведены переводчиками «Собрания» и пользовались большим спросом. «Собрание» просуществовало до 1783 г., и за это время им было издано 112 переводных сочинений в 173 томах. В целом во второй половине XVIII в. среди переводов художественных произведений на первом месте французская литература (она выходит в абсолютные лидеры еще в 30-е гг.), на втором — английская, затем — немецкая.
Завершая описание процессов, происходивших в российской истории перевода на протяжении XVIII в. и кардинально изменивших не только технику перевода и его статус в обществе, но и облик российской словесности, следует напомнить, что культурное развитие непрерывно, и поэтому любое подразделение его на исторические периоды весьма условно. Переход к новым тенденциям XIX в. совершается постепенно, и, очевидно, можно выделить несколько славных имен переводчиков переходной поры, краткого времени русского преромантизма, когда оттачивается сформировавшийся в предшествующие годы русский литературный язык, но изменения, вносимые в перевод, объясняются уже не только интенцией просветительской адаптации, а еще и уточнением синтаксических и лексических параметров нормы, в том числе — концептуализацией вводимых путем заимствования иноязычной лексики новых понятий. Наиболее характерная фигура среди переводчиков этой поры — Н. М. Карамзин *.
Среди славных имен переводчиков KOHnaXVIII в. помимо Н. М. Карамзина (ввел в русский обиход 72 автора), также и Г. Р. Державин (переводил Горация, Пиндара, Анакреона, Сапфо ит. п.), и И. А. Крылов, и А. Н. Радищев. Их переводы, а также собственное творчество, неразрывно связанное с переводами, привели к формированию на рубеже XVIII-XIX вв. самостоятельной русской литературы и созданию так называемого «среднего слога» русской художественной прозы.
Об этих аспектах переводческой деятельности Карамзина см. подробнее в канд. дне. В. В. Вербицкой «Формирование концептуального значения русского слова в переводческой практике Н. М. Карамзина» (СПб., 1999).
/ К концу XVIII в. занятия переводами входят в быт образованных дворянских семей. В это время в отношении к переводимому тексту назревает решительный перелом.
XIX в. в России. XIX в. называют порой «золотым веком русской литературы». С не меньшим основанием его можно назвать и золотым веком художественного перевода в России. Но если в начале этого века еще шло бурное формирование жанров, стиля, язы- ка-художественной литературы и перевод был необходим для обогащения фонда образцов для подражания, — то далее, на всем протяжении XIX в., обилие переводов связано было скорее с удовлетворением запросов российского читателя, уже обладавшего развитым литературным вкусом, привыкшего к шедеврам своей литературы и желавшего познакомиться и с шедеврами чужих литератур и народов. Этим новым запросам вполне соответствовали и новый взгляд на перевод, и новая техника перевода, которые утвердились в русле романтического направления; начиная с этого времени российская теория и практика перевода полностью интегрируется в европейский культурный процесс, и различия могут усматриваться разве что в пропорциях вводимых в русский культурный обиход имен. Но это различия количественные, а не качественные. В России, как и в других странах Европы, переводят много, переводы разнообразны, а принципы перевода весьма схожи. Имена переводчиков, внесших значительный вклад в русскую культуру в XIX в., бесчисленны. Труд некоторых из них подробно описан в двух авторитетных монографиях (Эткинд Е. Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. — Л., 1973; Левин Ю. Д. Русские переводчики XIX в. — Л., 1985), к которым мы и отсылаем читателей. Здесь же мы попытаемся кратко описать основные тенденции развития перевода в России на протяжении XIX столетия — на небольшом числе характерных примеров.
Итак, на рубеже XVIII-XIX вв. в Россию, как и в западноевропейские страны, пришел романтизм. Романтизм заставил и русских : переводчиков заботиться прежде всего о передаче национального колорита подлинника. Мы уже упоминали слова Л. С. Пушкина, который, пожалуй, точнее всех выразил специфику нового подхода, и его собственные переводы — из Мицкевича, Катулла и др. могут служить лучшей иллюстрацией романтического перевода. Причем речь шла вовсе не о внешней экзотике. Очень показательны в этом плане переводы «Песен западных славян», выполненные Пушкиным с французского. ЭтоодИннадцать песен из книги Проспера Мериме «Гузла, или Сборник иллирийских стихотворений, записанных в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине» (1827). Проблема подлинности этих песен (уже современниками, которые упрекали Мериме в мистификации) Пушкина совершенно не волновала. Как отмечал Е. Эткинд, «его привлекали не „нравы», не экзотика. но историческое своеобразие минувших эпох, национальные особенности раз-
ных народов, — словом, специфический строй сознания людей раз- пых времен и наций» . Однако Пушкин как художник пошел значительно дальше чисто романтического восприятия текстов чужих культур через перевод — это было, помимо передачи национальной специфики, творческое восприятие литературно-исторических и индивидуально-авторских стилей, о чем точно сказал В. В. Виноградов: «Пушкин доказал способность русского языка творчески освоить и самостоятельно, оригинально отразить всю накопленную
многими веками словесно-художественную культуру Запада и Вос- 62
тока» . В этом он намного опередил свое время.
Большинство же русских переводчиков начала XIX в. решали более скромные задачи, среди которых передача национальной специфики хотя и доминировала, но редко выходила за рамки передачи внешней экзотики. Порой такая передача сопровождалась интеграцией экзотических компонентов в собственный стиль автора перевода. Прежде всего это касалось переводчиков, создававших и собственные яркие произведения. Среди таких переводчиков безусловно выделяется В. А. Жуковский. По существу, он первым познакомил русского читателя с поэтическим творчеством Гёте, Шиллера, Уланда, Клошпто- ка, Гебеля, Бюргера . Переводы занимали значительное место в его творчестве на протяжении всей жизни, и смена принципов, усвоенных от прежней, классицистической традиции, хорошо заметна.
Начинал Жуковский с переделок в русском духе, которые встречаются часто в эпоху классицизма, и в этом прежде всего был наследником Державина. Г. Р. Державин и не скрывал вольного обращения с подлинником, более того, он, по традиции XVIII в., не считал свои русифицирующие переводы переводами и редко указывал имя автора оригинала. Произведения Горация, Анакреона, Пиндара, Сапфо в переводах Державина обрастают русскими реалиями. Эрот заменяется Лелем, появляются русские персонажи: Суворов, Румянцев, Екатерина П. Появляются терема, блюда русской и французской кухни: щи, фрикасе, рагу, устрицы.
У Жуковского русификация не ограничивается отдельными компонентами и перерастает в полную замену национальной картины. Таков первый его перевод баллады Г. Бюргера «Ленора», который под названием «Людмила» был опубликован в 1808 г.; здесь исторический фон подлинника— австро-прусская война 1741-1748 гг. — заменен Ливонскими войнами XVI-XVII вв., а грубоватый народный язык — фразеологией поэзии русского сентиментализма. Во второй, наиболее любимой читателями версии этой баллады, которую Жуковский опуб-
Эткинд Е. Г. Русские поэты-переводчики от Тредиаковского до Пушкина. — Л., 1973. — С. 224.
62 Виноградов В. В. Стиль Пушкина. — М., 1941. — С. 484.
См. об этом: Авраменко А. П. Русский символизм и немецкая культура //Из истории русско-немецких взаимосвязей. — М., 1987. — С. 166.
ликовал в 1813 г., — «Светлане»—действие и вовсе переносится в сказочную, языческую русскую старину; сказочный колорит приобретают и языковые средства. Таким образом, Жуковский предлагает комплексное переосмысление в национальном духе: со сменой исторической дистанции, характера действующих лиц, их имен и антуража. Сохраняется лишь романтическая коллизия жениха-призрака. К сохранению чужого национального колорита Жуковский переходит постепенно; последний его перевод «Леноры» (1831) передает национальный колорит подлинника во всей его полноте.
Подобный путь представляется вполне закономерным. Ведь национальную специфику значительно проще осознать народном материале, почувствовать изнутри ее стержень, который в ту пору чаще всего именовался «народным духом», а затем уже перенести этот опыт на материал чужих национальных культур. Только тогда их внешние, «экзотические» приметы найдут свое объяснение и сложатся в единую систему.
В переводах Жуковского проявляется и другая характерная для романтического перевода черта — осознание собственной творческой индивидуальности, своего авторского «я» при переводе. Как подлинный романтик, Жуковский в переводе всегда субъективен, он не стремится и не считает нужным скрывать свое видение мира, и оно обязательно проявляется в переводе. Субъективность переводчика оказывается необходимым компонентом перевода. Впервые переводчик осознает творческую, миросозерцательную основу своего труда именно в романтическую эпоху. Для Жуковского это — трепетное отношение к вере, во имя которого он сглаживает богоборческие интонации в монологах Леноры даже в версии 1831 г.; словарь его излюбленных, «чувствительных» слов: «мука», «томление», «тихий», «милый» и т. и.; стыдливость при описании чувственных подробностей земной страсти. Так, при переводе баллады Шиллера «Торжество победителей» он сокращает именно такого рода фрагмент:
Ш иллер (подстрочник): В неизъяснимом блаженстве обвивает рукою
прелесть ее прекрасного тела
Жуковский (перевод): И стоящий близ Елены Менелай тогда сказал
И образный строй, и лексика в его переводах становятся романтическими. Сравните фрагменты оригинала и перевода баллады Шиллера «Рыцарь Тогенбург» (перевод Жуковского):
Und an Hires Schlosses Pforte Klopft der Pilger an,
Ach, und mit dem Donnerworte Wird sie aufgetan:
«Die Ihr suchet, tragt den Schleier, 1st des Elimmels Braut,
Gestem war des Tages Feier,
Der sie Gott getraut».
Flo стучится к ней напрасно В двери пилигрим;
Ах, они с мольбой ужасной Отперлись пред ним.
Узы вечного обета Приняла она;
И, погибшая для света,
«Напрасно», «ужасный», «вечный», «погибшая для света» — это все добавления переводчика, знакомые нам по всему его творчеству.
Аналогичный подход мы находим и в немногочисленных переводах М. Ю. Лермонтова. И перевод из Байрона («Душа моя мрачна. ..»), и перевод из Гейне («На севере диком. ») полностью подчинены не только стилистике оригинального творчества Лермонтова, но и специфике его художественного миросозерцания. Объяснимым с этой точки зрения является отказ от передачи романической коллизии в стихотворении Гейне, которая оформлена в подлиннике с помощью метафоры «der Fichtenbaum» — «die Palme». Поэт не сохраняет противопоставление мужского и женского рода (в его переводе это «сосна» и «пальма»), наполняя перевод образами неразделенной тоски и одиночества, свойственных его собственному мировосприятию.
Романтическим принципам подчиняется и подход Н. И. Гнедина к знаменитому переводу «Илиады» Гомера, хотя отпечаток «высокого» стиля классицизма здесь заметен. И эпитеты: «пышнопо- ножные мужи», «розоперстая Эос», «лилейнораменная Гера», «коннодоспешные мужи», построенные по правилам древнегреческой стилистики, и греческие экзотизмы: «карияне», «ликийцы» (названия племен), «мирика» (вид дерева), «понт» (море), и тот аналог греческого метрического гекзаметра, который предложил Гнедич, говорят о единой системе передачи национального колорита, предложенной переводчиком.
В дальнейшем развитии переводческого мастерства в России укрепляются и развиваются разнообразные приемы, позволяющие передать национальное своеобразие подлинников, которое понимается предельно широко: оно включает и отличительные черты литературного направления, и жанровую специфику, и особенности индивидуального стиля автора. Набор языковых средств, оформляющих все эти черты, представляется переводчикам как некая сумма значимых признаков, не передать которые нельзя — на языке современной теории перевода мы назвали бы их инвариантными. Стремление передать непременно всю эту сумму нередко приводит к расширению текста, которое пороком не считается. Однако в разряд значимых попадают далеко не все известные нам фигуры стиля: переводчики XIX в., как правило, не передают игру слов, ритм прозы, не находят средств для передачи диалектальной окраски подлинника.
На протяжении XIX в. в поле зрения русских переводчиков попадают все значительные произведения европейской литературы — как предшествующих веков, так и современные. Особенно популярны Шекспир, Гете, Шиллер, Гейне. Шекспира, например, переводят такие крупные переводчики, как Н. А. Полевой, А. И. Кронеберг, П. И. Вейнберг, Н. А. Холодковский, А. Л. Соколовский и многие другие. Появляется несколько поэтических версий «Фауста» Гёте —
\/среди них выделяются ранний перевод М. Вронченко (1844) и более поздний — Н. А. Холодковского, который не утратил популярности у читателя до сих пор.
Переводчики этой поры — в основном переводчики-профессионалы, которые переводили много, часто — с нескольких европейских языков и имели плановые издательские заказы. Кроме уже названных переводчиков, миссию обогащения российской словесной культуры успешно исполняли также: Н. В. Гербель, переводчик произведений Шекспира и Шиллера, редактор и организатор изданий собраний сочинений этих авторов; Д. Е. Мин, всю жизнь посвятивший переводу «Божественной комедии» Данте Алигьери; В. С. Лихачев, переводчик комедий Мольера, «Сида» Корнеля, «Марии Стюарт» Шиллера, «Натана Мудрого» Лессинга.
Творчество крупных французских, английских, немецких (в меньшей мере) прозаиков становилось известно русским читателям вскоре после выхода в свет оригиналов. Это были Гюго, Дюма, Бальзак, Доде, Мопассан, Золя, Флобер, Диккенс, Теккерей, Гофман, Жюль Верн и многие другие авторы. Выборочно переводились также произведения польских, чешских и болгарских писателей.
Новые требования, которые предъявлял к качеству переводов XIX в., привели к возникновению новых переводов уже популярных и переведенных прежде произведений. Среди таких неоспоримых лидеров помимо Шекспира, следует назвать «Дон Кихота» Сервантеса, «Робинзона Крузо» Дефо, «Путешествие Гулливера» Свифта, философские повести Вольтера.
О важном месте, которое занимали переводы художественных й произведений, свидетельствовало и активное участие литературной | критики в обсуждении качества переводов . Среди критериев качества перевода, выдвигаемых русской литературной критикой, — полноценное понимание языка и художественного замысла подлинника, соблюдение норм литературного русского языка, сохранение национальной специфики и, наконец, передача «впечатления» от подлинника, которое многие критики толкуют весьма субъективно и которое дает почву для «вкусовых» и идеологизированных оценок. Именно они дают себя знать в критических статьях Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева. Явно идеологический заряд имели и упреки по поводу произведений, выбираемых переводчика- /ми, отчетливо звучащие в известной статье Д. И. Писарева «Воль- / ные русские переводчики» (1862). Напротив, мало места в критических работах уделялось технике художественного перевода, передаче конкретных языковых средств стиля, отражающих индивидуальный стиль автора и историческую дистанцию. И это вполне согласовывалось с уровнем лингвистических знаний: лексикология, история языков, стилистика находились еще в стадии формирования и не предо-
ставляли объективной опоры для оценки переводного текста во всех Этих аспектах.
Особое место в переводческой культуре XIX в. занимают переводы известных русских писателей — И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского. Пожалуй, обо всех этих опытах можно говорить лишь как о части собственного творчества этих авторов. Но если Тургенев, переводя повести Флобера, выбрал автора, близкого по духу и системе художественных средств, и поэтому Флобер в его передаче похож на Флобера, то другие два автора — Толстой и Достоевский — всецело подчинили переводимый материал собственным художественным принципам. Переводя роман Бальзака «Евгения Гранде», Достоевский наделил речь героев интонациями и лексикой своих собственных героев; Толстой же, переводя «Порт» Мопассана, даже изменил название новеллы, назвав ее «Франсуаза», и не стремился вообще точно сохранить текст.
Во второй половине XIX в. у русских переводчиков появляется интерес к решению новых задач, которые раньше часто отходили на второй план. Речь идет о попытках освоения формального богатства подлинника. Наибольших успехов в этом достигли поэты — сторонники направления «искусство для искусства»: А. К. Толстой, Каролина Павлова, Мей, Майков, Фет. В подлиннике их интересовала прежде всего изощренность ритма, причудливость чередования рифм, контраст длины стихотворных строк, редкие размеры. Их опыт обогатил русскую поэзию, а большинство переводов прочно вошло в русскую культуру (хорошим примером могут служить переводы баллад Гёте «Коринфская невеста», «Бог и баядера», выполненные А. К. Толстым).
На противоположном полюсе находились поэты-разночинцы: Плещеев, Курочкин, Минаев, Михайлов. Они видели в поэзии, азна- чит — ив переводе средство просвещения народа и, исходя из этой сверхзадачи, допускали разнообразные изменения при переводе. Одним из методов было «склонение на свои нравы», русификация реалий подлинника — ведь она позволяла приблизить содержание подлинника к читателю — метод давно испытанный. В результате своеобразие подлинника не сохранялось, но иногда возникали тексты, которые очень нравились людям, потому что были стилизованы в духе родной им фольклорной основы. Такая счастливая судьба постигла поэзию Беранже в переводах Курочкина, где Жан и Жанна заменены на Ваню и Маню, monsieur le comissair— на околоточного,»нсГусиление простонародного колорита сделало эти тексты очень популярными, и они быстро стали достоянием русской культуры. Менее удачны были переводы разночинцев, которые ориентировались только на передачу социального акцента в содержании, а форму передавали механически, без учета отечественной традиции. Таков Гейне в переводах М. Л. Михайлова, который попытался искусственно «насадить» в русской поэзии дольник. Успеха его опы-
ты не имели, а дольник пришел в русскую стиховую культуру позже, с поэзией Блока.
Говоря об искусстве передачи формальных особенностей оригинала, или, на современном языке — формальных доминант его стиля, стоит отметить переводчика Диккенса и Теккерея — Иринарха Введенского, который стал известен еще в середине 50-х гг. В XIX в. он был очень популярен, а затем осмеян и забыт. Осмеян он был из- за неуклюжих оборотов речи («облокотился головою», «жестокосердные сердца»), из-за комической смеси канцеляризмов и высокого стиля («за неимением красной розы жизнь моя будет разбита. и я добуду себе таковую»). Не устраивала критиков XX в., среди которых наиболее всесторонний анализ представил К. И. Чуковский , и неумеренная вольность перевода, многочисленные добавления от себя. Но ради справедливости стоит отметить, что в истории перевода той поры это был, пожалуй, самый яркий опыт передачи индивидуального стиля писателя. И читатели высоко оценили это: Диккенса в переводах Введенского полюбили как яркого явтора, стиль которого не спутать со стилем других английских писателей. А сохранять стиль писателя и в то же время полноту текста в тот период еще не умели; попытки сохранять эту зыбкую гармонию стали задачей следующего, XX в. Но Введенский и без того намного опередил своих современников-переводчиков. Ему интуитивно удавалось то, что было осознано и описано только в середине XX в.: передать ритм прозы и «чувствительную» окраску речи персонажей. И поскольку «чувствительной» лексики он добавил, в переводе получилась так называемая усиленная стилизация, которая способствовала сохранению мягкой юмористической окраски диккенсовского повествования.
Таким образом, российское искусство перевода на протяжении XIX в. обогатилось в основном представлениями и техническими приемами, позволявшими во все большей мере передавать богатство художественных произведений. Среди них: необходимость сохранения национального, жанрового и индивидуального своеобразия подлинника. Стало окончательно ясно, что в рамках пословного, «буквального» перевода решать такие задачи невозможно; напротив — вольный перевод приветствовался, если он способствовал сохранению «впечатления».
Единственным стойким апологетом буквального перевода выступал известный русский поэт А. А. Фет. Фет считал подлинник непостижимым в его красоте и призывал переводчика к максимальной буквальности перевода, за которой «читатель с чутьем всегда угадает силу оригинала» . Однако на деле такой подход приводил к внеконтексту- альному восприятию слова и многочисленным ошибкам. Так, перево- См. об этом: Чуковский К. И. Высокое искусство. — М., 1968. — С. 299-310. Цит. по: Федоров А. В. Основы общей теории перевода. — М., 1983. — С. 52.
дя Шекспира, Фет неверно прочитал английское слово «wit» (остроумие) как «writ» (написанное), и возник загадочный текст перевода:
Ведь у меня ни письменного нет,
Ни слов, ни сильной речи, ни лужений,
Чтоб волновать людскую кровь .
Итак, на протяжении XIX в. российские переводчики накапливали солидный опыт перевода художественных произведений, вскрывая в тексте оригинала все новые слои его особенностей и пытаясь их передавать. Это были прежде всего национальное, жанровое и индивидуальное своеобразие подлинников в их конкретных языковых проявлениях: эмоциональной окраске, ритме и т. п.